А я разваливаюсь на куски, разлетаюсь пылью. Моя дорогая уже и не знает, что со мной делать, потому что я зависаю взглядом, рыдаю и содрогаюсь от боли, видя счастье где-то вокруг себя.
Я дурацкий трудоголик. Теперь работы четыре, куча каких-то детей, которых то надо вытаскивать из пучины безумия, то просто показывать крутые задачи и не давать сбиваться с самого верного из курсов. Работа не даёт сойти с ума, работа дисциплинирует мозги. И все эти дни становятся не днями-когда-я-должна-видеть Вечность, а днями-когда-я-работаю, днями-когда-я-хожу-на-все-пары, днями-когда-я-глотаю-книги, днями-когда-я-сплю. Потому что то, что казалось стальным и крепким, рухнуло, рассыпалось трухой. Господи, если бы я знала раньше, мне было бы не так трудно.

Горе осязаемо и непереносимо; оказалось, что слова про дыру в груди - всё бред, потому что в груди застыло что-то холодное и до крайности тяжёлое; неделю назад я писала очередной девочке, в которую поверила (зря), что Любовь не исчезает, лишь приобретает новые формы, и как мне жаль, что я оказалась права.
В эту субботу я должна была сидеть на диване в его квартире, пересматривать Титаник и хрумкать чипсы. Хмм, кажется, всё с ним в придачу оказалось несудьбой.

И напоследок, самая верная из цитат:
"Она не ощущала страха, только грусть, глубокую, как самая холодная река, самое сердитое море, самый тёмный лес. Эта глубина могла забрать всё что угодно: и память, и преступление, и боль, и всего человека. Такой грустью хорошо укрывать прошлое, когда кончается любовь, — больно не будет, будет никак."